Снилось. В продолжение ночным беспокойным снам, тревожным, страшным. И преследующее последнее время ощущение, что наблюдают за ней, уже наяву - везде, каждое мгновение. Липкие взгляды, просверливающие затылок, а иногда даже - словно глаза в глаза. Неуютное, отвратительное чувство, от которого не удавалось спрятаться. Разве что дома, в собственной постели, под одеялом. Злость почти до слез - кто? Зачем? И сколько раз подстегивало желание остановиться посреди улицы, да заорать - ну, кто ты, где? Чего от меня хочешь? Останавливала лишь боязнь показаться смешной - мало что могло быть хуже этого. Изо дня в день с гордо поднятой головой, стараясь не обращать внимания, а вечерами, под одеялом - паранойя, ярость, иногда - отчетливое ощущение неотвратимого, как шторм. И вот...
Впрочем, это всего лишь сон. Сон, который она помнит не весь. И так хорошо знать, что проснешься, и все закончится...
Лицо обожгло пощечиной. Слишком натурально для сна, - медленно открывает глаза, ну пожалуйста-пожалуйста, пусть я буду дома! С губ срывается стон разочарования, бессильной ярости. Не сон. Собственное, скованное неподвижностью тело, неровный свет какой-то, свечи, что ли? И в этом пятнистом, скачущем свете – женщина. Незнакомая, с жутким пронзительным взглядом.
- Какого черта тебе нужно? – шипит Эвелин, дернувшись, с намерением вцепиться этой стерве в волосы, в глотку. Да только тело неподвластно ей, Линн окончательно осознает - связана, и ничего не может теперь, кроме как испепелить эту дрянь взглядом. Ответит ли, почему? Вряд ли. Но вопрос уже сам слетает с губ.

Много? Интересно, что же? Слишком туманный ответ на конкретный вопрос. Ответ, который не только не прояснил ничего, но, казалось, лишь усложнил пленнице задачу. Голова еще соображала плохо, но мысли замелькали, как во взбесившемся калейдоскопе. Что ей может быть нужно? Деньги? Информация? Пожалуй, что-то такое, о чем нельзя было договориться без этих вот крайних мер, иначе не лежала бы Линн тут связанной перед ней, а значит… Значит, что-то такое, чего она дать не может.
Единственный покров сорван, и тело словно ледяной водой окатило – от взгляда брюнетки. Совершенно точно – мы незнакомы. Во всяком случае, я ее не знаю, а она меня – да?
Первое же прикосновение заставило содрогнуться от отвращения. С ненавистью глянула в ее глаза, да лучше бы этого не делала – столкнулась с опасным, безумным взглядом. Да эта женщина – сумасшедшая! Но больше пугала неизвестность, что этой маньячке может придти в голову. Кажется, смертный приговор был бы менее страшен сейчас.
- Убери от меня руки! – Эвелин даже затрясло от бешенства. Как смеет эта стерва касаться ее тела? И никакой возможности прикрыться, сдвинуть ноги, а еще лучше – заехать ногой в челюсть, свалить на пол и разбить ее голову о пол… Но можно было помечтать об этом, о моменте мести, чтобы отвлечь себя от нахально ощупывающих ее тело рук безумной незнакомки. 
Удовольствие? Линн рассмеялась хрипло, наблюдая, как женщина облизывает палец. Да ты шутишь, детка. Неужели эта брюнетка с безумным взглядом притащила ее сюда лишь для того, чтобы поразвлечься? Тогда она точно не в себе. Да только это еще хуже – наиграется ведь, а отпустит ли? Черт знает, что там у нее на уме.
- И что же ты мне позволишь? – осторожно, надо хотя бы понять, на чем можно сыграть, чтобы разглядеть шанс избавиться от нее, выбраться отсюда. Ну и месть, конечно же. Быть может, стоит принять ее игру? Знать бы, в чем она заключается, эта игра...
А может просто закрыть глаза, чтобы не видеть ее? Ни шального взгляда, ни обнаженного тела. Да, хороша, но это ничего не значило для Линн.  Убедить бы себя в том, что это все же сон, и потом… Я все равно достану тебя, дрянь!
Эвелин и не думала кричать, как это глупо. Не дождешься! Только бы не прикасалась больше, только бы…
Ярость душила, прорываясь глухим рычанием, пронзительным, полным ненависти взглядом. Тело сопротивлялось, изогнулось, насколько возможно, пытаясь скинуть ее с себя, даже заранее понимая, что попытка обречена. Неожиданно сильные руки мяли ее тело, причиняя боль чувствительным соскам, заставляя дрожать от гнева и отвращения.
- Зачем связала? Боишься меня? – Эвелин презрительно сощурилась, так и не сумев  покориться происходящему, не оставляя попыток хоть немного вывернуться из цепких рук явной маньячки.

- Так что ж не отрезала? - Язык бы тебе отрезать, Эвелин! Стоило ли усугублять язвительными замечаниями свое и без того паршивое положение и злить сумасшедшую? Вдруг примет ее слова как руководство к действию и нарежет Линн на кусочки? Но от гнева чувство страха словно атрофировалось. – Или тебя бы не возбудил безногий и безрукий обрубок тела?
Когда и в чем  она провинилась, и за что теперь расплачивается, лежа под этой чокнутой извращенкой? Линн старается не смотреть, отворачивается, изо всех сил пытаясь хоть как-то абстрагироваться от нелепой ситуации, в которой неизвестно почему оказалась. Впрочем, если эта девка действительно двинутая на голову, то стоит ли искать причины и поводы? Просто прихоть, засевшая в больном мозгу, а результат – Линн связана, и вынуждена… подчиниться? От одной лишь этой мысли начинает потряхивать. И собственные намерения сменяются от «да ни за что!» до равнодушного – «пусть делает что угодно, только бы поскорее кошмар закончился».
Лучше бы она и дальше валялась тут без сознания. Тогда была бы избавлена от неизбежности чувствовать запах ее возбуждения, слышать ее голос, смех и стон, видеть, как брюнетка ласкает себя… Впрочем, этого как раз можно и не видеть, стоит лишь закрыть глаза. Но Эвелин не может. Дергается, едва пальцы женщины вновь прошлись между ее ног, но они уже в ней – довольно глубоко, и Линн уверяет себя, что ее это нисколько не касается. Зубы впиваются в тугую бусину соска, и взгляд блондинки темнеет  от боли. Шипит глухо. Я не буду кричать,  не доставлю тебе такого удовольствия!
Брюнетка вновь говорит, ее пальцы размеренно двигаются в теле Линн, а лицо так близко… Она смотрит на свою мучительницу с ненавистью, а самой плакать хочется – стерва права, собственное тело предает, и когда сознание вопит «нет», тело под умелыми пальцами готово сказать «да». Собственно, уже, скрыть невозможно.  И это хуже боли, хуже сковывающих руки и ноги пут. Она и сама не знает, почему упустила возможность плюнуть в это искаженное похотью лицо. Начало? И почему человек не может отключиться от реальности в любой момент по собственному желанию? Сейчас как раз самое время провалиться в спасительный обморок. Но увы.
Ее запах становится ощутимее, влажные от смазки пальцы касаются губ, и Линн пытается увернуться, сжимает губы, понимая, что это всего лишь отсрочка неизбежного, и та своего добьется так или иначе. Угроза действует ли, или же мысль о том, что труп отомстить не сможет, Эвелин подчиняется. Она, которая никогда не знала, как это – подчиняться; она, обворожительная женщина, перспективный ученый, та, с которой никто и никогда не смел обходиться вот так… Послушно приоткрывает губы, обхватывая пальцы брюнетки, подавляя искушение впиться в них зубами, мягко вбирает в рот, скользит языком, слизывая с них вкус ее возбуждения, ее тела – чуть терпкий, и неожиданно приятный. Но взгляд по-прежнему искрится яростью, теперь еще и на саму себя – грудь резко поднимается от неровного дыхания, а между ног уже так ощутимо горячо и мокро. Черт! Кажется, никогда в жизни не было так стыдно; никогда не испытывала такой ненависти к собственному телу, и такого болезненного, обжигающего возбуждения. И с кем?! С этой сумасшедшей, которая ее притащила сюда, связала, и вообще неизвестно что учинит дальше. К тому же антураж, который Эвелин мельком успела рассмотреть, ничем не обрадовал: мрачновато, под стать ее предполагаемому будущему.

Да заткнись ты! Эти откровенности, слетающие с губ брюнетки, отчего-то лишь усиливают уже явное возбуждение. И Линн опять сердится на то, что никак не может этого. Вылизывает ее пальцы, чуть заметно прикусывает – кажется, так становится немного  легче переносить это подобие ласк, которых ей вовсе не хотелось. Хотелось, чтобы случилось чудо и женщина оставила ее в покое. Но на это рассчитывать не приходилось. Тело предательски чувствительно, и все что Линн пока может – кое-как сдерживать стоны, и дрожь, в то время как теплые губы играют напряженными сосками, как укусы обжигают, усиливая желание. А там, внизу… Линн хочется выть от досады, она ненавидит сейчас себя – покорная, неприлично мокрая, кажется, течет сейчас, как никогда. Всего лишь – под руками этой дряни, не имея возможности даже толком двинуться, и – самое ужасное – хочет большего. Не ее, нет, но…
Едва сдерживает крик, когда палец толкнулся в анус – черт бы ее побрал! Скользкий от ее собственной смазки. Следом второй. Больно. Линн пытается увернуться, ерзает на ложе, ставшем для нее местом пытки, казни, тюрьмой – чем угодно, но не кроватью, причиняя себе еще большую ненужную боль. И опять сдается, расслабляясь, до боли кусает губы, позволяет этой чертовой кукле трахать себя, понимая, что сознание туманится каким-то извращенным, незнакомым прежде желанием.
А хорошо сложена, - отмечает почти отстраненно, оценивая стройные ноги и задницу той, чьей пленницей оказалась невесть почему. И так отчаянно хочется впиться в эту задницу зубами, заставить ее орать от боли. Стерва! Пальцы сжимаются в кулаки, на губах – металлический привкус крови. Линн задыхается, все еще сдерживая рвущийся с прокушенных губ стон. Эта девчонка умеет ласкать, дарить удовольствие. Под ее губами и языком влажная плоть почти болезненно пульсирует, еще сильнее истекая желанием. И так хочется схватить ее за волосы, вжать себе между ног, и не отпускать, пока последние судороги наслаждения не перестанут сотрясать тело. И уже ничем невозможно отвлечь мысли, даже страх и ярость отступили в туман, теперь она хочет, очень… Линн извивается под ласкающей ее женщиной, пытается потереться набухшим клитором о ее губы, прижаться, и это даже раздражает – так близок оргазм, который накатывает волнами, но словно в последний момент отступает…
- Еще… - она в следующий миг не верит, что шепчет вслух, дрожит, от гнева и неудовлетворенного желания.
- Какая ж ты дрянь… - стонет, вздрагивая от каждого шлепка, уже наплевав на все, на саму себя, зная, что после будет стыдно, тошно – но сейчас вьется в исступлении, зажмуривается, чтобы не видеть, и тело напряжено до предела, до срыва. Хлопки ладони обжигают промежность, нежные половые губы, так жарко, влажно, так…
Что? Она… Эвелин медленно открывает глаза, словно не веря, смотрит, как женщина содрогается в оргазме, слышит ее стоны… Так ты зависишь от меня, детка, - мелькает догадка, прежде чем зубы впиваются в ее бедро, наконец даря желанную разрядку. Невероятно мощный оргазм сотрясает все тело, Линн всхлипывает, кажется, даже плачет, резко вскидывая бедра, чтобы прижаться, пока еще можно расслабиться, пока не вернулись те мысли, от которых захочется убить эту девчонку или сдохнуть самой.

Кажется, только тогда и очнулась, когда на шее сжались тонкие сильные пальцы. Взглянула на нее – прямо, пронзительно. Туман в глазах быстро растаял.
- Ты слишком много болтаешь, - усмехнулась, дернула подбородком, рискуя быть вовсе лишенной доступа воздуха. Теперь, когда отголоски оргазма затихали, было неприятно видеть эту женщину, неприятно ощущать горячую влажность между собственных ног. И ее запах, казавшийся вот еще так недавно пьянящим, волнующим, теперь раздражал.  И лишь безумная улыбка брюнетки удерживала Линн от более резких выражений. Да еще – собственное положение пленницы. Вещи.
Эвелин не удержалась – резко впилась зубами в ее пальцы, однако, удержалась от того, чтобы сжать сильнее. Кажется, к опасениям за собственное будущее теперь примешивалось еще и любопытство – а что дальше, ну? Что может сделать ей эта девушка, так явно одержимая ею же? От этой мысли становилось спокойнее, на этой одержимости можно и сыграть, главное – найти правильный тон, ноту, действие. И тогда, кто знает…
Линн даже на какой-то миг залюбовалась стройным телом, россыпью темных волос, страстностью брюнетки. Она не могла припомнить никого столь же темпераментного и ненасытного – из тех, кто бывал в ее постели. И – да – даже захотелось приласкать языком и губами ее нагло торчащие соски, заставляя стонать от удовольствия. Тряхнула головой, отгоняя неуместные мысли. А она так близко, жадно трется  влажной скользкой расщелиной о грудь Линн, и это… Приятно? Вроде бы да. Линн заворожено охватывает взглядом бедра женщины, волоски на лобке, раскрытые влажные губы… Новая волна возбуждения дрожью прокатилась по телу. Она закрывает глаза, чтобы не видеть, пытается думать о чем угодно, только не об этой похотливой течной сучке, которая, раскрывшись над ней, перед ней, так упоительно  трахает себя пальцами… Ох, твою мать!
- Да пошла ты! – выплевывает слова, смотрит с ненавистью, с похотью. Чего ты хочешь от меня?! – Как же я тебя ненавижу! – шипит разозленной змеей, лишенной своего смертоносного ядовитого жала. Какой бы ни была ее ярость и ненависть, она не может причинить вреда.
За этот смех Линн готова ее задушить. Равно как и за то, что не может не смотреть. Взгляд скользит по упругой заднице, между раздвинутых ног, по соблазнительно мокрым губам и даже различимому бугорку клитора. Линн стонет сквозь зубы, уговаривая себя хотя бы не смотреть – ведь это единственное, что она вообще может, - от ласк горячего языка увернуться никак не удается, хотя очень хочется, чтобы дать себе передышку, прекратить это безумие. Впрочем, зачем теперь? Не проще ли для всех расслабиться и получать удовольствие, как советовала эта сумасшедшая стерва? Ну хорошо…
И Линн отбрасывает мысли о моральной стороне вопроса, о собственных противоречивых ощущениях, и делает единственное, что возможно – отдается в ее власть. Всего лишь пока, играет с ней в ее игру. Приподнимает бедра, насколько возможно, прижимается к ее рту, едва не умоляя ее – вылизать, не останавливаться.
Пальцы брюнетки растягивают ее влагалище, Линн глухо стонет, дискомфортно, и даже больно. Три пальца, четыре… Еще? О нет! Ты точно сошла с ума! Но просить остановиться – бессмысленно, да и гордость не позволяет.  Хорошо. Больно. Стоны душат, но Линн лишь тихо всхлипывает, назло, резко дернув бедрами вверх, впиваясь ногтями в ладони - невероятное, неправдоподобное ощущение растянутости. И сама чувствует, как влажные тесные стенки влагалища, пульсируя, обхватили  руку брюнетки, а тело покрылось легкой испариной. А что если порвет? Страх пришел позже, и теперь Линн боится сделать даже малейшее движение. Действительно боится. Закрывает глаза, чтобы не смотреть затравленным зверьком. Старается дышать ровнее, глубже, то вздрагивая от острых вспышек блаженства, когда рука брюнетки задевает особо чувствительные местечки в ее теле, то морщась от боли. Эти два сменяющих друг друга ощущения стали сливаться воедино, стирая грань между друг другом. Это ведь все равно закончится, должно закончиться!

Странное ощущение – ненавидеть свое тело. За то, что оно так предательски реагирует… И Линн сейчас даже не противится, почти что благодарна за ту боль, которую причиняет рука сумасшедшей дамочки  – растягивает, давит. С силой зажмуривает глаза, черт знает кого умоляя – пусть больше ничего, пусть не трогает меня! Но язык и губы женщины снова ласкают, и Линн стискивает зубы чтобы не стонать, отвечая на ее стон. Какая же ты дрянь!  Каждое касание языка вызывает дрожь, болезненную, сладкую, и это так ужасающе неотвратимо – не увернуться, не сбежать, и – голос разума против истекающего возбуждением тела слишком слаб, да и как сопротивляться, когда связана по рукам и ногам? Только вот наверное сейчас, если бы могла, схватила бы ее за волосы, но не оттолкнуть, а – крепче вжать в свою промежность  этот горячий ловкий язычок, потереться…
Теперь уже не больно, неприятно. Но и это хорошо. Линн глухо коротко стонет, опять опасаясь, что эта стерва порвала ее. Жаром пульсирует между ног, и это сейчас почти нестерпимо. Кажется – достаточно было бы еще одного-двух прикосновений…
Но вместо них влажное касается бедра, обжигает дыханием, и следом – холодом стали. Линн замирает, успевая порадоваться тому, что это бешеное возбуждение резко схлынуло. Теперь еще можно подержаться, отвлечься, ясно ведь уже, чего эта женщина хочет от нее. И единственное что можно сделать – не дать ей желаемого. Достаточно одного раза.
Лезвие скользит по груди гораздо более ощутимо, чем несколько секунд назад по бедру, причиняет боль. Снова боль… Вот сволочь! А вдруг останется шрам? Очень своевременная мысль, неужели это главное? Выбраться бы отсюда, сбежать. А пока… Линн всхлипывает едва слышно, порез на груди под касанием языка начинает гореть, сосок моментально твердеет, да что с ней происходит!? Кажется, это пока все, что она может – злиться на себя, в то время как тело заходится от боли и блаженства.
И опять ее голос, ее запах…Эвелин открыла глаза, едва не задохнувшись от открывшегося зрелища – нежно-розовое, мокрое от возбуждения. Усмехнулась, наблюдая за тем, как брюнетка напоказ ласкает себя, сглотнула судорожно – зачем тебе мучить меня? Капля смазки попадает на губы, и Линн инстинктивно слизывает, прежде, чем мучительница прижимается к ее лицу промежностью, говорит что-то, но Линн уже толком не слышит. Боль в волосах, боль от пореза, теперь они становятся не самостоятельными ощущениями, а лишь дополнением, приправой. И так велик соблазн с силой впиться зубами в эти влажные губы, в набухший клитор… Но тогда… Она и сама не знает, что тогда ее ждет. Вряд ли шанс на спасение. К тому же, этот вкус и запах неожиданно опьяняют. Да и черт с ним, даже если никогда не выйду отсюда, пусть хоть удовлетворение станет бонусом. Вдохнула глубже, вновь прикрывая глаза, медленно скользнула языком по нежным, раскрытым лепесткам плоти, мягкими поцелуями приласкала губы, слегка царапая зубами, оттягивая, чтобы после вновь скользнуть по влажной расщелине, слизывая вкус, жадно прижимаясь губами к клитору, с упоением обсасывая напряженный, тугой бугорок, ритмично поглаживая кончиком языка, чуть прижимая, чтобы после, отпустив, вновь мягко пройтись языком, стараясь проникнуть глубже, лаская эту чокнутую стерву так, как могла бы ласкать лучшую свою любовницу. Черт! Как же она пахнет –  чуть терпко, до одури волнующе. Эвелин вздрагивает в бессознательной попытке свести вместе связанные, широко раздвинутые ноги. Желание становится нестерпимым, причиняет боль. Ну давай же, прижмись сильнее, хочу ощущать губами жаркую пульсацию твоей плоти, твою безумную похоть, когда ты снова будешь кончать, истекая соком…
Кто она? Почему выбрала меня? Зачем я ей? Вопросов было много, и – ни одного ответа.

Наконец цепкие пальцы отпускают ее волосы, и Линн сама жадно прижимается ртом к мокрым горячим губам женщины, несдержанно стонет, встречаясь с ней взглядом, - лучше бы не видела этой блядской похоти в глазах брюнетки… Рычит, цепляя зубами клитор, не до боли, лишь легко царапая, и тут же слизывает, накрывает губами, сосет напряженный бугорок удовольствия. И отпускает лишь тогда, когда сидящая на ней женщина кончает, едва не оглушая Эвелин стоном. Линн накрывает губами жаркую нежную расщелину, вылизывает, всасывает в себя влагу, пьет ее, не осознавая себя, не помня ни о чем, чувствуя только ее вкус, и напряжение собственного тела, болезненное, мучительно-сладкое.
Неудовлетворенность колючим комком пульсирует и ворочается в низу живота, Эвелин злится, кусает губы, облизывается, тяжело дыша. Вкус этой стервы, кажется, теперь будет постоянно преследовать ее. И вся комната, которую ей так и не удается толком рассмотреть, пропиталась запахом секса.
Женщина ложится рядом, ее руки дразнящее скользят по телу, такому чувствительному сейчас. Линн бьет мелкая дрожь, словно от озноба, она чувствует тяжелый взгляд на себе. И снова влажные касания, по лицу, по шее. Линн хрипло смеется, отвернувшись, сплевывает, словно внезапно накатил приступ тошноты. И поцелуи, мягкие укусы, что ложатся на ее кожу, не вызывают ничего, кроме былого отвращения. Линн чувствует себя уставшей, опустошенной. Эти противоречивые чувства пугают ее, утомляют. Снова захотелось проснуться у себя дома, и скорее забыть…
Снова в руках сумасшедшей нож. Ну вот и все, - мелькнуло в сознании.  Наигралась, теперь что же? Убьет быстро, или долго и мучительно? Линн вдруг поняла, что ей безразлично. Посмотрела на брюнетку насмешливо, оскалилась в презрительной улыбке. Маньяки непредсказуемы, нелогичны. Что ж, жаль, в жизни осталось так много интересного…
Но что это? Не касаясь ее, женщина перерезает сковывающие ее веревки. Линн боится верить, боится радоваться. Впрочем, радоваться и нечему, это наверняка часть игры. Теперь Эвелин свободна, но не спешит этим пользоваться, лежит неподвижно, стараясь понять, какую роль приготовила сука на этот раз, чего добивается. И едва надумала спросить, вдруг та снизойдет до внятного ответа, как голос брюнетки, ее слова и хлесткая пощечина вернули безучастную Линн в ее прежнее состояние. Секундная пауза, и она резким рывком переворачивается, яростным толчком швыряет женщину на спину, оседлав ее бедра нависает над ней, сжимает руки на горле своей мучительницы. Склоняется ближе, шипит ей в лицо:
- Кто ты такая, сука? Что тебе нужно от меня?! – она почти срывается на крик, ее трясет от гнева, и хочется вбить этот смех обратно в глотку брюнетки. А может быть взять тот самый нож и если не убить, то исполосовать ее стройное тело, изуродовать? Эти кровожадные мысли, неожиданно для самой Эвелин, вновь возвращают так и неудовлетворенное возбуждение, она с каким-то отчаянием стонет, еще сильнее сжимая пальцы на горле лежащей под ней женщины, не в силах отвести взгляда от ее глубоких, пугающих своей маниакальностью глаз.
- Отпусти… меня… - шепчет тихо, медленно разжимая пальцы. Гладит тыльной стороной ладони ее лицо, и вновь во вспышке ярости тонет и страх, и жалость к себе.
- Сумасшедшая дрянь! – хлесткой пощечиной припечатывает ладонь к ее лицу, резко склоняется, кусая ее губу.

Быть твоей? А что это значит? Провести остаток своей жизни в этой комнате, привязанной к кровати, удовлетворяя тебя? До тех пор, пока тебе не наскучит, пока не пресытишься… Или быть твоей означает что-то иное? Нет. Не хочу, не буду. Даже сейчас я не твоя, я просто  хочу секса, черт возьми!
Линн ожидала в ответ на пощечину чего угодно. Женщина могла ударить ее. Могла снова связать. Или даже исполнить угрозу, о которой говорила раньше, едва Эвелин очнулась. Но ответом стали объятия, жадные, прохладные губы с привкусом крови. Линн зажимается, пытается отвернуться от настойчивых губ брюнетки, но вскоре осознает, что не только бессмысленно, но и – поздно. Отзывается на поцелуй с мягкой чувственностью, и вот уже, перекатываясь на постели, сжимает ее в объятиях, дрожащими ладонями скользит по телу той, кого так страстно ненавидит и не менее страстно хочет. Хмурится, встречая ее взгляд, словно в замедленной съемке отводит с ее лица спутанные пряди. Кто ты? Взгляд девушки на миг кажется Линн нечеловеческим, пугающим, опасно-манящим. И куда исчезла ранка, оставленная на губе женщины зубами Эвелин? Но это все она замечает словно мелкие, незначительные штрихи, отмахиваясь и от подсознательного страха, и от мысли о том, что эти штрихи – есть нечто серьезное, то, чего она не может понять, принять.  Да и не этого хочется сейчас разгоряченному, изнывающему от похоти телу. Напоила она меня чем-то, что ли? Неважно теперь, все неважно.
И снова губы девушки дарят головокружительные ласки. Линн несдержанно стонет, шире раздвигает ноги, извиваясь под ней, подрагивая, ловит каждое прикосновение умелого языка, приподнимая бедра, ну же, еще! Но брюнетка словно намеренно издевается над ней, доводя почти до неистовства, но так и не давая желанной разрядки. Эвелин рычит, стонет, тянется к груди женщины, оглаживает ладонями, сминая меж пальцами тугие соски. Вскрикнула, когда острые ногти прошлись по нежной коже.
- Пожалуйста… - одной рукой продолжая ласкать ее груди, другой крепко обхватила за бедра, вновь прижимаясь губами между ее ног,  вылизывая, раздвигая языком нежные влажные складочки, зажмурилась, резко вскинув бедра все же наконец срываясь в восхитительно яркий оргазм, в порыве наслаждения царапая спину и ягодицы… любовницы? Да, сейчас именно так. Ведь она сама этого хотела.  Обмякла под ней, задыхаясь, не в силах пока даже глаза открыть. И в этот момент все казалось неважным. Ни кто эта женщина, ни что с самой Линн будет дальше.

Ее прикосновения – словно ласка прохладного ветерка, такого внезапного и желанного в раскаленный солнцем полдень. Линн не спешит открывать глаза, она и без того знает, чувствует, что взгляд женщины прикован к ней. Иной взгляд. Эвелин уверена, что сейчас не увидит в ее глазах ни ярости, ни пугающей бездны. Но проверять свою догадку о метаморфозах, произошедших с брюнеткой, ей не хочется. Есть другое, о чем стоило бы подумать. И та словно мысли ее услышала.
- Не слишком хороша для тебя? – Эвелин, перекатившись на бок, смотрит на женщину. – Поэтому ты так внезапно добра и хочешь отпустить меня?
Давай я уйду, и мы постараемся забыть обо всем. Во всяком случае я – точно постараюсь. Что будешь делать ты -  меня не касается. Линн наконец разглядывает комнату, перетекает заинтересованным, уже осмысленным взглядом с кровати по стенам, всматривается в тонущие во мраке углы, в дрожащее пламя оплывающих свечей. Ловит свое отражение в огромном туманном зеркале. Слишком призрачной кажется самой себе. Привычным, небрежным жестом откидывает назад волосы. Они рассыпаются по плечам, ласкают кожу. Линн улыбается, только сейчас осознавая контраст, который они собой являют. А ведь наверное могло бы быть иначе… Что, если бы мы встретились не здесь, не так? Она красива, она умеет привлекать к себе, соблазнять. Даже сейчас, все в ней продумано до мелочей. Рассчитывает, что останусь? Эвелин задумчиво покусывает губу, на них – ее вкус. Вздрогнула, резко садясь на краю постели.
Ползти? Линн усмехнулась. Игра продолжается. Да вот только бояться девушка перестала. В какой момент это случилось, она не смогла бы ответить даже себе, но разве это важно?
- С какой стати мне ползать перед тобой? – коснулась ступнями ковра, медленно поднялась. Изящная, легкая. – Разве недостаточно будет, если я просто подойду? – не спеша, не обращая внимания на взгляд брюнетки, в котором так явно читалось недовольство, если не ярость. Пленница осмелилась возражать, не подчинилась.
- Как зовут тебя? – Линн так близко, слышит ее дыхание, чувствует аромат, неповторимый, чувственный. – Конечно, я уйду, но… - Линн мимолетной лаской пальцев коснулась груди женщины, улыбнулась. – Ты говорила что-то о подарке.
И не сводя взгляда с ее лица, Эвелин опускается перед обнаженной женщиной на колени. Пусть доиграет, раз уж ей так хочется. Скоро меня тут не будет.

- Как? – Эвелин расхохоталась ей в лицо. Надо же, царица. Да черт с тобой, мне точно никак не придется называть тебя, мы больше никогда не увидимся. Она все еще улыбалась, даже тогда, когда нога женщины коснулась ее влажной плоти. Линн даже не попыталась отстраниться. К чему, если через несколько минут все будет кончено? Она свободна, это главное. Точно так же спокойно приняла и замкнувшийся на шее обруч. Лишь когда дышать стало тяжело, руки взметнулись, крепко обхватывая запястье царицы, как-там-ее.
- И что же будет, если я сниму это? – хрипит Линн, уткнувшись лицом в бедро девушки. – Проклятие?
Она даже не старается запомнить название улицы, координаты, которые дает ей эта сумасшедшая. Да кто она такая, чтобы распоряжаться жизнью Эвелин?! Как только окажусь дома – найду способ снять с себя этот ошейник.
- Что еще? – теперь они снова смотрят друг в другу глаза, и снова так близко. Эвелин рассматривает лицо брюнетки, с пристальным, даже несколько нахальным интересом. Словно пытается запомнить зачем-то, уверяя себя, что лишь для того, чтобы больше никогда не вспоминать. Чтобы, увидев в толпе, скрыться, и никогда более не сталкиваться даже случайно.
Крупные бусины одна за другой входят в ее тело, тонкие пальцы вновь прикасаются так небрежно, но в то же время так… Линн кривит губы. А это тоже убирать нельзя? Но спрашивать не решается. Вместо этого чуть шире разводит ноги.
- Спасибо за игрушку, люблю побаловаться, - тряхнула головой, по губам скользнула развратная улыбка. Отвернулась, покачивая бедрами, направилась к своей одежде. Еще раз оглядела комнату. Пройдет время и я буду думать, что мне все это приснилось.
- Нет, - усмехнулась, качая головой. – Мы с тобой больше не встретимся.
Линн перед зеркалом поправляет ворот рубашки, осторожно, словно в задумчивости,  касается ожерелья, обвивающего шею, кончиками пальцев обводит узор. Сниму, когда надоест, - решает, прежде чем покинуть комнату.

- Здесь останови! – вид привычных улиц успокоил ее, рассеял тот морок, что окутал там, в неизвестной комнате, наедине с той женщиной. Нужно прогуляться, подумать. И лишь выйдя из машины, поняла, что этого делать не стоило – теперь бусины во влагалище ни на мгновение не давали забыть о себе, напоминая при каждом шаге. Вскоре это становится слишком мучительно, слишком… Влажное белье, путаные мысли. Линн перебегает на другую сторону улицы, падает в так кстати подвернувшееся такси. Скорее бы домой, скорее! На комплимент красивому ожерелью лишь кивает, сильнее прикусив губу.