Две  недели прошло. Тринадцать дней привычной, размеренной жизни. Эвелин, вернувшись из так и оставшегося невыясненным места, с головой ушла в работу,  оставшееся свободным время занимала театрами, встречами с друзьями, чем угодно, лишь бы не оставалось ни сил, ни времени помнить. И наверное, ей бы однажды удалось проснуться и понять, что всё стерлось, что в памяти на месте жуткой комнаты, свечей и сладких ласк незнакомой женщины – чистый лист. Если бы не постоянное напоминание, стягивающее ее шею. А ведь намерена была снять, сорвать с себя, вышвырнуть, как только вернется домой. Но вместо этого, едва войдя в темный коридор своей квартиры, сорвала с себя не украшение, а одежду, влезла под душ, яростно пытаясь отмыться от прикосновений брюнетки, но те словно въелись в ее тело. То смеясь, то плача и кусая губы, Линн, стоя на коленях под почти обжигающими струями, закрыв глаза ласкала себя, повторяя движения той, в чьем плену оказалась, так и не поняв, почему. Злясь на себя, резко, нетерпеливо выдернула из своего влагалища крупные бусины, тут же растянувшись на дне душевой кабины, содрогаясь в спазмах оргазма. Опять мысль пришла, что напоила ее та дрянь, а значит, все пройдет. Едва добрела до своей постели, как рухнула на нее без сил, проваливаясь в сон.
Две недели. А так, словно вчера. Одно лишь было утешением – кошмары перестали мучить во снах, да и ощущение тревоги от постоянной слежки пропало. Лишь иногда словно ловила взгляд в толпе, но чей и откуда – так ни разу и не смогла понять.

Эвелин потянулась на кровати, откинула одеяло. Интересно, с какой стати она считала дни? Словно та ночь перечеркнула то, что было до, открыла новую эру. Перекатившись на спину, привычно коснулась ожерелья. Кажется, оно перестало мешать ей. Попытки снять его, прежде, ни к чему не привели. Как разумный, не верящий во всякую чертовщину ученый, Эвелин понимала, что приступы головокружения, боли, липкого страха – не что иное, как простое внушение. Но даже понимая это, самостоятельно справиться ей не удавалось. А идти к какому-нибудь психологу – что может быть глупее? Линн ни за что не смогла бы рассказать о том, что с ней случилось. Или этот обет молчания – тоже результат внушения? Ведь та, которая назвала себя царицей, приказала ей молчать.
- Наверное я бы попыталась найти тебя, но я не помню… - Линн прикрыла глаза, не в первый раз уже воскрешая в памяти каждое мгновение их прощания, каждое слово, жест. Она помнила всё, кроме одного – кроме места, о котором ей сказала девушка. Если бы только вспомнить! Эвелин тогда наступила бы на горло своей гордости острым каблучком, она бы пошла… Но опять пустота, провал, зато про «подарок»… Сопротивляться себе попыталась опять, сжимая кулаки и кусая губу. Бесполезно. Знала уже, чем закончится. Сдастся. Раз предавшее ее тело теперь словно не хотело отпускать память. Сунув руку под подушку, Линн вытащила те самые бусины. Подняла, держа в вытянутой руке, чуть покачивая, рассматривала их снова. Может быть дело в них? Поймала бусину языком, обняла губами, одну, вторую… Они завораживали, просто предмет, который сам по себе ничего не значит, взрывал тело возбуждением. С тихим стоном развела ноги, чувствуя, как там уже знакомо пульсирует жаром, неуемным желанием, яростным, неутолимым. Прежде довольно равнодушная, если не сказать – холодная, Эвелин теперь желала каких-то неприемлемых для себя вещей, неприемлемых в прошлой жизни. Вновь хотелось испытать то болезненное, опасное, когда рука женщины едва не разрывала ее тело. Влажные от слюны бусины скользнули по телу, от груди вниз, вызывая сладкую дрожь. Подрагивая, Линн вставляет во влагалище игрушку, медленно погружая бусины одну за другой, зажимается, извиваясь на постели. Каждое касание к собственной плоти сводит с ума и пониманием того, что этого мало, что удовлетворения все равно не наступит. Слишком оно кратковременное, слишком… Эвелин ласкает себя, закрывая глаза, снова переживает события того вечера, стонет в подушку, впиваясь в нее зубами, кончает, слизывает с бусин свой сок. Сколько еще так жить? Чуть не плачет от отчаяния. Чертова сука, что ты со мной сделала?!

Еще один день. Эвелин тщательно прибрала на рабочем столе, и все никак не могла заставить себя пойти домой. Куда спешить? К тому, от чего сбегает по утрам? Как жаль, что лабораторию закрывают, а то она бы нашла чем заняться. Подхватила сумочку, погасила свет. Куда же? Шляться по улицам, в надежде что каким-то чудом удастся наткнуться на эту царицу, будь она проклята! Больше всего сейчас Эвелин хотелось встретиться с ней, чтобы вцепиться в ее горло, душить, душить ее… Так мечты увлекли ее, что не сразу обратила внимание на надрывающийся в сумочке телефон. Этьен. Друг, коллега, любовник. Как удобно. Усмехнулась невесело.
- Прогуляться? Нет, не против.
С ним было действительно удобно. Можно было слушать бесконечный веселый поток болтовни, на который даже отвечать не нужно. Достаточно улыбаться, делать вид, что слышишь каждое слово. А еще с ним можно было говорить о работе, о пробах, о неудачах и успехах, и это тоже было спасением.
- Может быть в кафе посидим? Хочешь чего-нибудь?
Хочу. Сказала бы, чего я хочу, да ты не поймешь.
- Пойдем. Кажется, это подходящее, - она кивнула на кафе под открытым небом. Не было никакой разницы, в каком именно пить кофе, продолжая научный спор. Это было избрано потому, что оно самое ближайшее. Только сейчас поняла, как устали ноги. Как устала она сама.
Расположившись за столиком, Линн полезла в сумочку за сигаретами, в задумчивости огляделась. А курят ли тут?
- Неплохо, - сообщил Этьен. - Никогда тут не был, а ты?
- Н-нет, кажется… А где мы? – рассмеялась, но смех почти сразу замер. «Рю Помпеду есть уличное кафе у фонтана, приходи туда к полуночи» - эта фраза ослепительным неоном засияла в памяти. Эвелин испуганно вздрогнула. – Это же… Рю Помпеду? Который сейчас час? – и тут же, порывисто, едва понимая, что делает и говорит, схватила Этьена за руку. – Не уходи, слышишь?
Еще утром готовая к встрече с той женщиной Линн теперь, осознав эту близкую возможность, вдруг испугалась. Настолько, что готова была сбежать. И вряд ли могла бы себе ответить, почему продолжает сидеть здесь, так близко к назначенному времени, чего ждет? Кто такая эта царица? В том, что женщина не простая сумасшедшая маньячка, Линн уже не сомневалась. Все было намного сложнее. А вдруг она уже тут? Вдруг вот сейчас смотрит на нее? Эвелин беспокойно огляделась, но, конечно, ничего не заметила. Однако ощущение того, что кто-то пристально смотрит на нее, уже не отпускало.

Кажется, никого. Хотя, откуда Эвелин это знать? Ведь и раньше никогда никого не замечала, а между тем за ней следили, следили, казалось бы, даже тогда, когда она запиралась в собственной ванной. Так как же теперь можно быть в чем-то уверенной? Можно только быть уверенной в том, что кофе здесь вкусный, а Этьен рядом. Да и то, про кофе она знает лишь потому, что он так сказал, и Линн верит, и пьет, не чувствуя вкуса.
- Ты ждешь кого-то? – знакомая улыбка, теплая, сильная рука. – Почему бы тебе не выйти за меня замуж?
- Не жду… - Эвелин вторую фразу слышит словно с опозданием. Поднимает удивленный взгляда на смеющегося Этьена.
- Да ну тебя! – тоже смеется, но во взгляде все то же беспокойство. – Знаешь, - вдруг неожиданно заявляет она. – Я завтра уеду. Устала. К родителям поеду, а ты… Там пробы у меня, ты последи, хорошо? Прикрой меня, я ненадолго.
Отличная идея – сбежать. И как это она сразу не догадалась? Уехать подальше, и может быть это наваждение отпустит.
- Я тебе объясню, - Эвелин полезла в сумочку, торопливо отыскивая в ее недрах флэшку. Протянула другу.
- Тут все данные по проекту, разберешься. Неделю всего, пожалуйста! – она почти в отчаянии. Больше никому не доверит ведь, а он… А он смотрит на нее с удивлением.
- Хорошо, - Этьен сунул флэшку в карман, и Линн облегченно выдохнула.
- Спасибо. Пойдем отсюда?

Ночные улицы словно сами на себя не похожи. Может быть Линн просто хотелось так думать, может быть ей одной казалось, что все вокруг меняется? Они неспешно шли, держась за руки, чувство тревоги чуть притупилось, и чем дальше они отходили от кафе, тем спокойнее становилось на душе.
- Ты так и не сказала, где взяла такую красоту? – Этьен кивнул на шею Эвелин.
- Разве я не… - начала было она, чуть отступая в сторону от поравнявшейся с ними машины. И прежде чем успела осознать, что это по ее душу, Этьен осел  ей под ноги.
- Что это… - да нет, спрашивать бесполезно. Рядом никого не было. Опустившись около него, Линн заметила торчащую из руки мужчины иглу. Стреляли, значит.
- Сумасшедшая стерва, - в том, что это дело рук царицы, точнее, ее подчиненных, Линн не сомневалась. Только и успела, что сказать «прости», но он ведь не слышал ее. Прости, что втянула тебя в это. Я не имела права подпускать к себе кого-либо, пока не выяснила, кто она и зачем ей я. Прости.
Остальное она приняла с абсолютной безучастностью. Словно не их затолкали в машину, не их повезли куда-то, видимо, в уже знакомое ей место. Не их, не с ними…

- Что вы с ним делаете!? Убери руки! – даже понимая, что это бессмысленно, в приступе ярости Линн расцарапала рожу одному из… Но ее отшвырнули, как котенка. Она, даже не поняв, куда упала, крепко зажмурилась, лишь бы не видеть, что там творят с бесчувственным Этьеном. Ничего она не могла для него сделать. Только стирать слезы с лица и просить прощения, от которого ни ему, ни ей не становилось легче.
Появление этой суки Линн ощутила прежде, чем увидела ее. До того равнодушный взгляд вспыхнул ненавистью.
- Отпусти его, дрянь! Тебе ведь нужна я? Так вот, я тебя не боюсь. Не отпустишь – и я твоей не стану, никогда.
Сейчас Линн смотрела на эту женщину и никак не могла понять, что же так возбуждало ее? О чем она думала эти две недели, чего так хотела? Ее? Сейчас ее передернуло от отвращения.
- И подарок свой забери, - Эвелин резко сдернула ожерелье с шеи и швырнула в лицо брюнетки.

Отредактировано Evelyne Quoirez (2013-08-07 11:21:51)

И снова, как и тогда, пощечина обжигает лицо. Но Линн словно не чувствует боли, только ярость, отвращение к этой женщине. Прикрывает ладонью щеку, смотрит на стерву в упор. Та опять несет какой-то высокомерный бред, которого Эвелин попросту не понимает.
- Ты подарила мне! – с издевкой шипит ей в лицо. – Да кто ты такая, твою мать? Если ты возомнила, что  вправе распоряжаться моей свободой, жизнью, неприкосновенностью, чем там еще, если ты говоришь о каком-то равенстве, так хоть бы напрягла мозг и для начала объяснила мне, кто ты такая и какого черта привязалась именно ко мне? Ну? Но видимо, тебе нечего напрягать, твое высокомерие не дает тебе видеть дальше собственного носа! Ты сумасшедшая сука – это все, что я знаю о тебе. И быть равной тебе не хочу, это было бы слишком убого.
Линн отвернулась. Однажды устаешь от всего. Устаешь бояться, переживать, любить, думать. Сейчас Эвелин ощущала себя пустой оболочкой, неспособной слышать, видеть, чувствовать. Да, жаль что так вышло, жаль, что невинный человек оказался не в то время и не в том месте. Да, ее вина, но разве могла она знать, что придет в голову этой маньячке? Не могла. Слишком рациональна была Эвелин, и мысли читать не умела. Не могла предугадывать события, иначе бы никогда не дала Этьену и близко подойти к себе. Ни ему, ни кому-то другому. Невиновные люди, хорошие, умные, близкие – они не заслуживали такой участи, а все потому, что какая-то больная на голову девка из всех живущих в этом городе избрала именно ее, Линн, для каких-то непонятных целей. И теперь Эвелин ничего не остается, как бездумно лежать на матрасе в клетке, и если чего хотеть, так уже не освобождения, а окончания. Окончания всего. Это лучше, чем…
- Пошла вон, - не оборачиваясь, отозвалась Линн на речи об изменении правил, о собственной принадлежности и участи, которую придумала ей...  И даже, поставив условие, эта странная женщина ушла. В первый миг Эвелин даже не поверила в это, настолько показалось странным. Но это было так. Пожав плечами, она медленно подошла в прутьям, подняла взгляд на Этьена.
- Мне очень жаль… - сама поразилась собственной безучастности. Она читала, так бывает, организм включает защиту, иначе можно сойти с ума.

Линн не знала, сколько прошло времени. Ей казалось, что тут оно не имеет никакого значения, никакого измерения. Его попросту не существует. Оставалось только лежать, уткнувшись лицом в влажный от слез матсас. Кто это плакал? Она? Ей не верилось. Как может плакать тот, кто ничего не чувствует? Как может плакать тот, кто уже словно умер, тот, у кого нет ничего. Прошлое лишь в воспоминаниях, смутных, словно и не было ничего, настоящее слишком страшно, чтобы задумываться о нем, а будущее… Будущее у нее попросту украли, лишили ее всего, чем она жила, всего, что было дорого, ради прихоти одной сумасшедшей. Что ж, видимо так бывает, так происходит сейчас с ней. Она лежит, вспоминая, это все, что ей остается. Детство свое, так далеко, словно вечность назад. Браки неудачные, людей, которые значили для нее что-либо или нет. Саму себя, полную надежд и планов. Свою науку. И ничего, ничего теперь у нее не будет. Женщину, которую она так хотела, от воспоминаний о которой две недели сходила с ума от вожделения, к которой исподволь тянулась, быть может мечтала, но уж во всяком случае думала, истекая возбуждением, с которым не могла справиться. Теперь Эвелин не понимала, почему, зачем? Та, что занимала ее мысли, оказалась сумасшедшей стервой, одержимой какой-то манией. Кем бы она ни была, Линн теперь ничего не хочет знать о ней. А ведь еще несколько часов назад готова была… Теперь это казалось тоже далеким прошлым. Теперь она хочет умереть. Чтобы не очнуться от этого ступора, чтобы не начать осознавать всю жестокость положения, даже не своего, а Этьена, единственного надежного друга.
Скрип двери все же пробился до ее сознания. Но она даже не обернулась, глядя перед собой в какую-то несуществующую, невидимую точку. И даже когда эту точку затмила женщина в черном, Эвелин не шевельнулась. Смотрела на нее, и все же – сквозь нее. Слушает безучастно, едва понимая, что эта речь обращена к ней. Речь, которая опять полна загадок и ничего не объясняет. Линн снова чувствует себя уставшей.
Немного не в себе? А ты вообще не знаешь, что такое – нормальность. В Эвелин снова потихоньку закипает гнев и отвращение, хотя она неосознанно подавляет это в себе.
- Я никуда не ввязывалась, -  ее низкий голос звучал глухо и равнодушно. – Это ты втянула меня во что-то, в свои дерьмовые тайны. И о свободе говорила не я, а ты. Засунь свою правду себе в задницу. Я не прошу отпустить меня. Ты сломала мою жизнь, мне некуда идти. А вот его отпусти.